Имен немало просочилось сквозь столетья,
И то, что их потомки произносят,
Значит лишь одно – бессмертье.
Хотя великие у высших сил бессмертия иного просят.
Им кажется, что жизнь – сплошной успех
И, как других, их не преследуют напасти,
Судьба им уготована отличная от всех.
И не они себя, а боги возносили их к вершинам власти.
Не мудрено, что кто-то из великих сих,
Поверив в высшее свое предназначенье,
Искал у мудрецов бессмертья эликсир,
Восточным средствам, отдавая предпочтенье.
А был ли баловнем судьбы
Поток истории, смешавший Чингисхан?
От бога ль гений он,
Как ленту времени прошедший
На другом отрезке,
Великий македонец Александр,
Чьи помыслы, слова, дела
Уже в отрочестве так были дерзки?
Нет, он – гений от себя. Фигура Чингисхана
внушительней того мальчишки.
Колодник Темучин себе судьбою отдан был.
Он не довольствовался ролью мелкого воришки
Без аристотелей степных себя он создавал, творил.
Враг был сильнее и хитрее
И побежденного его отца не пощадил.
Ну, а семью, убитого врагами бахадура Есугея,
Предали друзья, с которыми добычу он делил.
Из жесткого судьбы удара
Уроков много вынес Темучин.
Он сделал главный вывод из того кошмара:
Будь смел, хитер, жесток и среди множества людей – один.
Он вырос, возмужал, был смел, как царь зверей,
В сражениях к врагу не знал пощады.
Роль верного вассала – лучшая из всех его ролей.
Высокий титул воинский и власть за то награда.
Связал собой в единый узел тысячи людей.
Монголов племена под властью Темучина возродились,
И воинов десятки, сотни, тьмы среди сухих степей
Железной дисциплине кровью научились.
Вассальную зависимость, как маску сбросил он.
Разбив своих врагов, погоню вслед
непокоренным посылал.
То был уже не воин, не нойон,
Его манил и Повелителя высокий пьедестал.
Но долог был тот путь: ему минуло пятьдесят.
Мечты сбылись, и час его пробил
Он, сын погибшего нойона из рода древнего Кият,
Провозглашен правителем монголов был.
То не последняя была ступень на лестнице к вершине,
Он будет и владыкой Поднебесной,
Правителем земель, обширностью не виданных доныне,
И властью будет обладать поистине гротескной.
Он знал: власть эту сохранить возможно лишь в движении,
Покой – смертельная болезнь империй.
При всем величье Чингисхан лишь у монгольской
знати в услуженье,
А потому – войска на запад, на покорение кыпчакских прерий.
Манили города на Шелковом пути
И блеск сокровищ, что веками накоплялись,
Манила неизвестность и желание до берега дойти
Другого моря, куда окрасив небо, солнце
на закате опускалось.
Отрарский караван помог остаться правым
В борьбе с державой Мухаммеда,
Который знал: в сраженье с Чингисханом его
не ожидает слава –
Он не забыл в степях кыпчакских
столкновенье своего отряда.
Прошло еще пять лет. Покорена держава Хорезмшаха,
И в Сырдарьинских городах его вассалы,
Джебэ-нойоном в Закавказье взята Шемаха,
А с пораженьем на Калке, нового врага и Русь узнала.
Князья ее разрознены и брату брат желает пораженья.
Они к тому, что там за дикой степью, равнодушны.
Монгольские ж войска полны движенья
И мановению его руки послушны.
Но он устал: седьмой десяток на исходе.
Наследство на улусы разделил,
И, не оставив мысль о Западном походе,
Его осуществить Батыю поручил.
В походе пятилетнем том он понял, что он стар
И думал: недалек тот час, когда его, владыку мира,
Поглотит, хоть и роскошная, но все же, темная могила,
Как тысячи презренных, жалких тех людишек,
Которых покорял, и слезы чьи, страданья, боль он
никогда не слышал.
Как всякий, кто достиг таких высот, в богоизбранности
своей не сомневался Чингисхан.
И Небо наградить его должно было бессмертьем.
И думал он, пройдя через десятки стран,
Что вечной жизни эликсир хранят в Китае мудрецы
уж не одно столетье.
В шатер его был на беседу приглашен
Чан-Чунь – мудрец даосской школы древней.
Он был прямым вопросом Чингисхана поражен:
“Каким лекарством ты владеешь для бессмертья?
Я знаю, умирают все, но я – над всеми, и жить
я должен вечно.
Есть люди, жизнь которых не должна быть быстротечной”.
Ответ был так же прям, лишен притворства:
“Ты можешь столько же еще прожить, перешагнуть
за сотню лет,
Продляя старость — есть на то лекарства,
Но для бессмертия лекарства нет”.
Был потрясен старик печальной истиной, что в смерти
для него не будет исключенья.
Разочарован он: зачем судьба манила, зачем дала успех,
Заставила поверить в высокое его предназначенье,
Бессмертием, при том, не отделив его от всех.
Тогда зачем ему несокрушимость духа, сила, власть,
несметные богатства?
Раз все напрасно, все в этом мире преходяще,
И нет для вечности лекарства
Ни в будущем, ни в прошлом, а главное, увы,
и в настоящем.
Он сразу же словам философа поверил,
Смирился с неизбежностью конца.
Надежду потеряв, поник,
Печаль и скорбь уж больше не сошли с его лица.
Хотелось бы, чтобы подумал он у смертного одра,
Что лестница, приведшая его туда, где не бессмертие,
а всего лишь слава,
Из тел невинных жертв им сложена.
Жизнь без того так коротка – он отнимать ее
имел ли право?
Но вряд ли сожаления его души коснулись.
Жалел он лишь себя, надежду на бессмертье потеряв,
И потому в нем совесть так и не проснулась,
Что он ее убил, как убивал всех тех, кто на пути его стоял.
Хоть прах погибших и стучит в сердца потомков,
Поймем, что он свое лишь время выражал.
И если бы не он, другой возглавил бы смешение потока.
И тоже совесть среди ценностей своих не сохранял.
Вернувшись на Орхон, уладил все дела с наследством.
Потомкам дал законы, землю, знатность на века…
А что же продленье старости? он пренебрег китайским
средством
И умер тихо. свидетелями смерти были звезды, степь
и тихая монгольская река.
Но разве умер он? Исчез бесследно?
Ведь будоражит ум восьмую сотню лет.
А все же сделал он себя бессмертным,
Оставшись в памяти людей — бессмертия другого нет!
И будет жить так долго, как долго будут
люди спорить
О целях, что оправдывают средства,
и можно ли гармонию построить
С жестокостью и смертью по соседству.
Заложников история так много захватила,
И в том ли их вина
Что им дана была нечеловеческая сила
Творить историю, смешав ее поток до дна.
Вера Красноперова, СОШ № 91 г. Караганда